Воспоминания Константина Болдина. 1943 год.

Из дневника военного хирурга Болдина Константина Михайловича ( 1905-1965).

В 5.00 10/III (10 марта 1943) срочно вызвали к комбату, где успел лишь записать маршрут. Домой уж не попал. Остались там мои сапоги, котелок Т. М. и еще кое-какие мелочи. Предложили так быстро выметаться из Полковой Никитовки, что не удалось даже проверить людей, дать ездовым маршрут. Рванули на восток.

Скверно отступать, а приходится! Снова каменные лица безмолвных жителей, которым и в глаза смотреть не хочется.

Обгоняя обоз, даю указание ездовым не ехать кучей, как у нас ездят до сих пор — бомбежки еще ничему не научили! Кони у операционно-перевязочного взвода приличные и могут на рысях обойти остальных лошадей. Поручаю Словестникову и санинструктору Попиковой вывести обоз, даю им маршрут до М. Писаревки.

Сам выбираюсь вперед за комбатом и начсандивом. В с. Зарябино жду обоз. Нет моих подвод! Охватывает беспокойство. Говорят, что сдан Богодухов, а он всего километрах в десяти от нас.

Вечером я в М. Писаревке. Здесь все тылы дивизии. Прибыл обоз Гусева. Ездовые сообщили, что Попикова свернула мои подводы на Б. Писаревку вместо того, чтоб ехать со всеми. Пока думал, что делать дальше, получили приказ: «Немедленно выезжать на Лютовку-Грайворон».

Сотни подвод, сшибая друг друга, обгоняя друг друга, ринулись на северо-восток. И это не столько результат паники, сколько желание каждого ехать впереди, оставшиеся сзади не едут, а мучаются — каждая сломанная оглобля, распустившаяся супонь заставляет задних сворачивать с дороги, рвать лошадей, загоняя их в сугробы, чтоб обогнать аварийную подводу.

При выезде я немного приотстал, не хотелось ломать санки в свалке, образовавшейся у мостика. Едва тронулись, как лопнула веревка связывающая копылья, дно санок провалилось вместе с чемоданами, полозья разъехались. В такой обстановке это очень неприятно. Кое-как с Арбузовым утянули копылья, но через километр та же история.

Обоз скрылся в темноте. Подбрюшником и собственными поясными ремнями вновь утянули полозья и уложили вещи. Была мысль бросить все и отходить налегке, но удержались! Сзади — шум моторов, мелькающий свет фар. Неужели немцы уже в селе? Свет приближается, ревут моторы. Танки? Немцы на машинах? Замаскировались в реденьком кустарнике. Оказалось, к счастью, это наши машины. На рысях догоняем обоз, ушедший вперед уже километра на четыре. Километров пять-шесть все спокойно, и вдруг впереди автоматная очередь, возникает какой-то шум, а через несколько минут мимо нас летят подводы одна за другой.

Выскакиваю из саней.

— В чем дело?

— А кто его знает, вроде немцы впереди!

Спешу вперед — никаких немцев, просто кто-то по дурости дал автоматную очередь, и все ринулись назад. Снова мчусь за обозом, заворачиваю ездовых. Едем. Впереди свет фар. Опять беспокойство:

— Наверное, в Грайвороне уже немцы, а это наши тикают!

Метрах в ста машины забуксовали. Иду узнать, какова обстановка в Грайвороне. Шоферы говорят, что спокойная.

Под утро, проделав около семидесяти километров, продрогшие, вымотанные, голодные (стакан молока и кусок хлеба на сутки), добрались до с. Грайворонка в четырех километрах от Грайворона.

Как убитый спал часа три. Проснулся с мыслью о пропавшем обозе. На улице встретил работника штадива, сообщившего, что он видел какие-то подводы, на одной из которых — покойный Алмазов. Ну, значит, нашлись! Запрягаю лошадь, еду в Грайворон и встречаю свой обоз. Уж и ругать не хочется эту Попикову, доставившую мне столько неприятностей.

На улице встретил Кулика из топографического отдела. Он порассказал об ужасах, свидетелем которых был. По его словам, погибла вся санчасть 1142 полка, а следовательно и Пруссаков. Впоследствии оказалось, что в панике Пруссаков передал командование Шинову, который и вывел санчасть огородами. Пруссаков же, пытаясь скорей всех выскочить из села на своих саночках, попал под танки и погиб. Паника сгубила парня!

Обстановка остается тревожной. 25 свежих немецких дивизий, из которых 13 танковых, давят на нас, висят над нами, а нам и противопоставить им нечего.

Рысью добираемся до с. Казачья Лопань. Входим в одну из хат на окраине. Хозяева суетятся, укладывают вещи, собираясь их «ховать» в земле, ахают:

— Что с нами будет?

На площади обилие воинских частей, обозов, пушек — подошли и встали среди дороги, без всякой маскировки, четыре танка. А в небе уже висит «рама», немецкий разведчик!

Прямо душа болит, глядя на ярмарку, собравшуюся беспечно на открытом месте!

Гул немецких самолетов, вот они уже над селом, вот уже скинули бомбы! Выбегаем из санок в первый попавшийся двор, брякаюсь возле сарая, комиссар скрывается в погребе. Рядом разрывы, меня закидывает комьями земли — хорошо, что это земля! Ревут в небе моторы. Штурмовик сбрасывает надо мной несколько бомб. Ну, эти перелетят! Из-за крыши слышу нарастающий свист бомб, сброшенных раньше, — эти упадут где-то тут! Жмусь к земле, вжаться бы в нее совсем, сравняться бы с ней!..

Появляется Арбузов.

— Где кони?

— В саду... меня свалили, через шею полозом проехало!..

Леша падает рядом, и сейчас же разрывы, воздух раскалывается. Сколько же самолетов нас бомбят?..

Из погреба высовывается голова комиссара:

— Бегите сюда!

Бежим в погреб.

Бомбежка кончилась. Самолеты (около 20 штук) летают над крышами и поливают свинцовым дождем из пулеметов. Ну, это менее страшно, чем бомбы!

Сколько времени они будут бить из пулеметов?..

Наконец, все кончается, вылезаем. Арбузов торопится к коням — они стоят метрах в двухстах среди деревьев, сами «укрылись» от бомбежки. Кругом дома, где мы отлеживались, масса воронок. У меня не идут ноги! Навстречу нам — Гусев и еще кто-то. Очень бледны.

Спрашиваю:

— Как мои-то?

— Не знаю. Лошадей много побито, а как люди — не знаю!

Проносят в амбулаторию раненых. Бегут куда-то растрепанные, полубезумные жители. Лишь бы подальше! Нахлестывают лошадей повозочные — скорей убраться отсюда! Тут и там свежие воронки, горят дома... Идет Т. М., и еще кто-то из наших. Вижу только ее — жива!.. Молча жму ей руку.

У ворот дома, на скамейке, запрокинув голову и бессильно опустив руки, сидит боец, у которого вместо лица сплошная кровавая рана. Т. М. перевязывает его своим индивидуальным пакетом... Направляемся к месту, где стоял наш обоз. Встречает Попикова и докладывает, что столько-то лошадей убито, такое-то имущество разбито осколками. Молодец! Никуда не убежала, а сейчас же бросилась к имуществу и все подсчитала!

А вот и двор, где стояли подводы.

Страшная картина! Обломки досок, кирпича, какого-то мусора.

Поверх всего этого нагромождения с разбитой головой лежит паренек лет семнадцати. Смотрят в небо открытые глаза, бледность смерти покрыла щеки. Над ним рыдает пожилая женщина — убит сын, последний в семье!..

Зовут к соседнему дому. На обломках кирпича два лейтенанта. Один еще жив, стонет, но пульса уже нет. Осматриваю — ранение в живот, состояние безнадежное. Пока вскрываю пакет, он «доходит». Крик из разбитой хаты.

— Помогите! Здесь ногу оторвало!

Я так и не смог собрать свой взвод полностью. Говорят, что почти всех видели живыми и целыми — прямо чудо! В одной хатенке, в углу, сидели четыре наших сестры. Бомба развалила три угла хаты, оставив целым лишь тот, где были сестры. Одна из сестер забилась с хозяйским мальчиком под кровать. Осколками бомбы оказались убиты или ранены все бойцы, находившиеся в хате, и лишь укрывшаяся под кроватью сестра и мальчик не пострадали. Доктор Мухаев, которого мы возим на повозке с температурой до 40 градусов, так и лежал в санях около дома. Пролежал всю бомбежку! Воображаю, что он пережил, находясь в это время в полном сознании и не имея сил даже с саней сползти.

Начальник штаба направляет всех на Журавлевку, но сейчас же появляются слухи, что туда уже не пропускают патрули. По-видимому, это верно, так как обозы на горе идут в обратном направлении.

Снова появляются немецкие самолеты, но не бомбят.

...Пока наблюдал с горы за самолетами, сварилась каша, подогрели чай. Закусили, немного отдохнули и стали перебираться на другой конец деревни. Перебрались, развернули перевязочную.


15/III утром приехал бывший работник МСБ Василенко. Сейчас он в комендантском взводе, дважды уже представлен к награде. Жизнью доволен. В это утро я в последний раз видел Василенко. Через несколько дней он вместе с группой из комендантского взвода попал в окружение. Шли ночами, кормились в деревнях. Уже оставалось до линии фронта около десяти километров. Вечером, обходя очередную деревню, группа была обстреляна немецким часовым, стоявшим на окраине деревни (стрелял он на всякий случай, так как преследования не было). Василенко упал. Он понял, что вынести его не смогут. Отдал товарищам автомат, документы, оставив себе только пистолет. Попрощался с товарищами, они отошли. Через несколько минут ребята услышали пистолетный выстрел. Василенко не стало. Жил хорошо и умер как человек!