Шпилька. "Разговор двух дам" № 7419

"Южный край" №7419 от 30.06.1902
Разговор двух дам.

Встречаются на вокзале две дамы—дама, приятная во всех отношениях, и дама просто приятная.

— Здравствуйте, душечка!

— Здравствуйте, милочка!

— Мы теперь с вами только на вок­зале и встречаемся...

— Да! такова уж наша доля—все путешествуем с дачи да на дачу.

— Вы куда, деточка?

— Я к знакомым в Дергачи еду. А вы?

— Представьте, какое совпадение! И я туда же... Вы к кому?

— Я к Зизи Лимончиковой. А вы?

— А я к Мими Апельсинчиковой.

— Знаете что, милочка?— давайте мы поскорее сядем в вагон, а то уже, кажется, был первый звонок. Как бы нам не опоздать или не попасть в другой поезд— помните, как в прош­лый раз?...

— Ах, душечка, и не вспоминайте! Ведь, этакий скандал— в противополож­ную сторону уехать и встать только в какой-то Казачьей Лопани... Я даже и станции такой никогда не слыхала... На­шу харьковскую Лопань я знаю, но при чем же здесь „Казачья"— не понимаю.

— Ах, милочка! Если бы вы знали, какую сцену ревности закатил мне мой Коко за эту самую Казачью Лопань! Он, ведь, у меня ревнив, как сорок ты­сяч Оттело, и вообразил, что я была где-нибудь на свидании... Насилу я его успокоила...

— Нет, мой Поль сразу поверил тому скандалу, который с нами произо­шел, и— представьте— нисколько ему не удивился. Я так, говорит, и знал,что вы заболтались. Погодите, говорит,
вы еще и не до того доболтаетесь. Когда-нибудь вместо Карачевки не в Казачь­ей Лопани, а где-нибудь, в самом Пе­тербурге очутитесь.

— Фу, какой насмешник этот ваш Поль! Ну, как ему не совестно смеять­ся над такою неприятностью! Однако, пойдемте, душечка, в вагон садиться...

— Пойдемте, милочка!

Идут.

—Швейцар! где стоит поезд на Дергачи.

Швейцар показывает.

— Г-н начальник станции! Позволь­те вас спросить— где стоит поезд на Дергачи?

Начальник станции показы­вает.

— Г-н обер-кондуктор! Скажите, пожалуйста, где стоит поезд на Дер­гачи?

Обер-кондуктор показывает.

— Кондуктор, кондуктор! Это— по­езд на Дергачи?

— Да, это.

Дамы садятся в вагон, но и там еще не успокаиваются и обращаются к какому-то мрачной наружности господи­ну, погруженному в чтение газеты.

— Скажите, пожалуйста, этот поезд идет в Дергачи?

Тот с удивлением оглядывает с ног до головы вопрошающих, утвер­дительно кивает головой и продолжает чтение.

— Ну, слава Богу, мы уж теперь не ошибемся. Попали туда, куда следует.

— Да, милочка, лучше всегда расспро­сить хорошенько, чтобы не ошибиться...

— Ну, как вы, душечка, поживаете у себя на даче?

— Ах, и не говорите, милочка! Сов­сем отсырели все от этих дождей! хотим в город переезжать... Просто не лето, а осень какая-то!...

— Да, да, душечка, это ужасно!.. Каж­дый день дождь да дождь... И откуда это у неба столько воды берется,— не понимаю.

— А я вот чего не понимаю: как это до сих пор не изобретут никако­го средства против дождей?! Ведь, уж, кажется, все изобрели—и телефон, и граммофон, и икс-лучи, и беспроволоч­ный телеграф, и механического человека, а вот этого никак не изобретут! Обидно!..

— Погодите, душечка! И против до­ждей что-нибудь изобретут... Теперь лю­ди до всего доходят!...

— Но вы заметили, что, вообще, с природою что-то неладное творится. Она как-то декадентствовать начала. То вул­канические извержения, то землетрясения, а у нас в Харькове, на Сумской ули­це, в одном доме даже какой-то огнен­ный шар в комнату влетел.

— Да что вы, милочка?! Какой огнен­ный шар?!...

— Да, да! А вы разве не читали в газетах? В открытые окна проникла шаровидная молния, послышались выстрелы и по комнате начал кататься какой-то светлый шар, покатался-покатался и обратно, на воздух выкатился...

— Ах, как это, верно, интересно!

— Не интересно, а страшно, душечка! Домовладелец так перепугался, что да­же городскому голове пошел на этот шар жаловаться...

— А что вы, милочка, думаете?— Ведь, это— какое-нибудь дурное предзнаменование.

— Ах, душечка! Не пугайте!

— Да, да! Говорят, что это предвещает землетрясение...

— Ах! Какая прелесть—землетрясение! А то, право, так скучно, так скучно! Все-таки развлечение будет. А интерес­ная, должно быть, картина будет! Ведь, во время землетрясения все здания одно на другое ползти станут. И вдруг мы увидим, душечка, что земельный банк
на дворянское собрание сядет, Александ­ровская больница в "Тиволи" переско­чит, коммерческий клуб купеческое со­брание придавит... Это даже нечто символическое выйдет...

—А что, если, милочка, огненный шар предвещает какие-нибудь вулканические извержения?!

— Ну, что вы, душечка! Где же в Харькове вулканы и огнедышащие горы?

— Как же?! А Лысая и Холодная—ведь, они — огнедышащие, не даром же там чуть ни каждый день пожары слу­чаются...

Мужчина мрачного вида, которому этот разговор, очевидно, мешает, встает и говорит в сторону...

— Ну, будет ли настоящее вулкани­ческое извержение или нет, а что у вас оно, по-видимому, уже началось и вместо лавы вы всякую чепуху из своих уст извергаете...

С этими словами он переходит в другой вагон.

— Ах, нахал!

— Ах, невежа!

— Надо позвать кондуктора!

—Нет, лучше жандарма!

— О, какие ужасные эти мужчины! Видит, что едут две беззащитных, бес­помощных женщины и сейчас же начи­нает их оскорблять!

— Да что же, в самом деле, это та­кое? В вагоне даже и поговорить нель­зя! Ведь, это вагон "для некурящих", вовсе не для "молчащих"!

Секундная пауза.

— А вы, деточка, заметили, как судьба преследует Англию? То из-за болез­ни короля коронацию отменили, а то те­перь Чемберлен голову разбил.

— Так ему и надо! Не даром по­словица есть—„отольются волку овечьи  слезки"... Вот теперь и английскому волку отольются боэрские слёзы!..

— Ну, что же? Чемберлену, как с гуся вода: голову себе повязал да и домой из больницы поехал.

— Пожалуй, ему за это англичане еще большие овации устроют ... Они, ведь, те­перь носятся с ним, как с писа­ной торбою, и говорят даже, что "здо­ровье Чемберлена— один из важней­ших фондов империи, никогда еще не бывший более ценным для Великобри­тании".

— Знаете, милочка, даже читать такие вещи противно! Описывают, например, как весь экипаж был забрызган кровью Чемберлена... Да по моему вся эта кровь не стоит и одной маленькой капли крови, которая была пролита нес­частными боэрами.

— Я с вами вполне согласна, душечка.

— А испанского-то короля уже и же­нить собираются... Мальчику едва шест­надцать лет минуло... Молоко, можно сказать, на губах не обсохло, и вдруг женят... Ужасно рано...

— Политика, милочка, политика, ниче­го не поделаешь... Да и притом Испа­ния—страна бедная. Надо, чтобы король на богатой невесте женился...

— Ах, отчего ему к нам, в Рос­сию не приехать?! У нас столько не­вест, столько невест, что на всех испанцев хватит...

— Ну, что вы это, душечка, говорите? Ведь, королю нужна невеста королевского рода...

— А если он влюбится в какую-нибудь девушку и не королевского рода.
Ведь, сердце—не камень. Вон и серб­ский король женился на своей подданной.

— А вы бы, деточка, отдали свою дочь за испанского короля?..

— С удовольствием. Помилуйте! Те­ща испанского короля?!. Разве это не
лестно. Само по себе слово „теща" стало у нас ругательным, но тещу испанско­го короля никто ругать не осмелится!..

— Да, да! Завидный жених... И это даже очень интересно—шестнадцатилетний муж!

— Да, да! вы правы... Но воображаю, как начнут охотиться все невесты за таким женихом...

— Да... за границей, говорят, ведь, тоже „перепроизводство" невест! У ка­кого-то там ,например, герцога целых десять взрослых дочерей! Ну, подумай­те, душечка,—десять дочерей... Ведь, это же никакого герцогства не станет, что­бы содержать такой пансион!..

— А вы, милочка, слышали про Ша­ляпина?

— Что такое?

— Петербургские поклонницы его ужас­но опечалены...

— Чем же?

— Да помните, его приговорили к аресту за нанесение удара какому-то юве­лиру и они воображали, что будут на­вещать этого знаменитого узника, когда он будет сидеть в темнице. И вдруг— о пораженіе—арест заменен штра­фом в 5 рублей!

— Только?!

— Да, это только для Шаляпина, по­тому что он— знаменитость... Другому бы избиение ювелира обошлось, разу­меется, дороже... Но для Шаляпина и это еще много... То есть, не в материальном, конечно, отношении много. Что ему 5 рублей, когда он 5 тысяч в месяц, верно, "напевает"...

— А, знаете ли, какая у меня, душеч­ка, явилась идея?

— Какая?

— Пошлем его петербургским по­клонницам телеграмму с таким пред­ложением. Пусть они соберут пятьсот новеньких, совсем новеньких, только что выпущенных с монетного двора, копеечек и поднесут их Шаляпину, в каком-нибудь ценном ящике с надписью "Знаменитому певцу и не ме­нее знаменитому бойцу для уплаты штрафа"...

— Ах, как это хорошо вы придума­ли. Непременно, милочка, так и сде­лаем...

— Ну, что, душечка, новенького в Харькове?

— Да положительно ничего интерес­ного, кроме огненного шара.

— А в садах?

— Сады все от дождей настоящими аквариумами поделались и для привле­чения публики из сил выбиваются. Публику уже этуалями не удивишь, так они теперь ее "обозрениями" стали уго­щать. В „Аквариум" готовится какой-то „Город в лицах", а в „Тиволи" идет „Веселая поездка по городу Харь­кову"...

— Кто же это так "весело ездит по городу Харькову"?

— Какой-то Захарас...

— Кто-же это такой Захарас?

— Человек, которого никто никогда в „Тиволи" не видит, но который всей открытой сцене тон задает.

— Кто же он— дирижер, что ли?

— Нет, режиссер.

— Позвольте, милочка, какой же ну­жен режиссер для открытой сцены? Ведь, там же никаких пьес режисси­ровать не надо...

— О, не скажите, душечка! Кафе-шантанный режиссер— это тоже трудная профессия. Он каждую певицу должен перед выходом на сцену осмотреть, чтобы она не очень откровенна была, у каждой должен посмотреть, что она бу­дет исполнять...  А афиши?! Ведь, он должен уметь составлять афиши, да ка­кия афиши! Такия, чтобы публика охотно и стремглав летела покупать билеты! А на обыкновенную афишу публика и смотреть не захочет...

— А в „Тиволи" уже малороссы за­играли...

— Опять, значит, „горилкой", варе­никами и салом запахло...

— А вы разве не украинофилка?..

— Нет. Я совершенно согласна с тургеневским Пигасовым, который утверждал, что у малороссов все песни на один лад—„граю, граю, воропаю",,,

— Ах, нет! Украйна это— что-то поэтичное... И потом не забудьте, что, ведь, в „Тиволи"— опять играют та­кие „столпы" украинской сцены, как "батька" Кропивницкий, Заньковецкая, Садовский, Саксаганский...

— Да, ну их! Надоели! очень все это однообразно... И потом... все это так демократично... вульгарно. Я на сцене признаю только аристократический салон, но никак не мужицкие хатки...

Начинается контроль билетов...

— Позвольте ваши билеты, сударыни!..

— Ах!

— Ах!

— Милочка!

— Душечка!

— Милочка! Я забыла себе купить билет!

— Душечка! Я тоже забыла...

— Потрудитесь, сударыни, заплатить тройную плату.

— Что??

— За что тройную плату?

— За проезд без билетов. Такое правило.

— Глупое правило!

— Может быть, и глупое, но все таки правила, и его надо исполнять...

— Мы не желаем.

— Тогда на станции пожалуйте к жан­дарму, который составит протокол...

— Как?? Нас, благородных дам, да к жандарму? Да как вы смеете?!

— Да возьмите ваш глупый штраф и не смейте нас оскорблять. Но это вам даром не пройдет

Кондуктор удаляется.

— Нет, вы подумайте, душечка, ка­кое безобразие! Он нас за каких-то "зайцев" принял!

— Ах, эти железные дороги! И каж­дый раз на ней с нами приключения бывают.

— Просто хоть не езди, а пешком ходи!


Подслушал:
Шпилька.